литературе предыдущих веков; оно может быть соотнесено с преувеличенным значением каждого момента жизни у Ливания в его сочинении «О моей судьбе» 34. Как и Ливаний, Влеммид в первой части автобиографии занят исключительно своей личностью. Он подробно рассказывает о детстве, друзьях юности, первом любовном увлечении и горьком разочаровании в предмете своей страсти, постоянном интересе к наукам и годах обучения в Скамандре, Нимфее и Никее, обращает внимание читателя на те эпизоды из жизни, которые могли окончиться трагически: плавание в шторм, нападение пиратов, спасение от рухнувшей на него в доме колонны (Ibid. Р. 71— 72). Благодаря вере в Бога Влеммид остался невредимым, когда разбойник ударил его кинжалом в живот, а поднявших на него руку злодеев Господь предал жалкой смерти. Светское поэтическое творчество никейских писателей не получило столь большего развития, как другие жанры литературы. Стихотворные произведения Никифора Влеммида и Георгия Акрополита, написанные чаще всего «на случай», которым могли быть рождение или смерть члена императорской семьи, постройка новой церкви и монастыря, ничем не отличались от среднего уровня стихотворений придворной поэзии. Лишь два произведения этого жанра резко выделяются на фоне остальных стихов: элегия Акрополита на смерть императрицы Ирины в 1241 г. (Acrop. II. Р. 3—6) и эпиталамий хартофилака Николая Ириника (биография и точные даты его жизни неизвестны), написанный политическим стихом по случаю бракосочетания Иоанна III Ватаца с дочерью Фридриха II Гогенштауфена Анной в 1244 г. 35 В элегии Акрополит говорит от лица царицы. Она приглашает путника взглянуть на свою могилу, в которой покоятся ненужные теперь для че-{71}ловека слава, знатность и величие. Далее следует рассказ о жизни Ирины, ее счастливом браке с Иоанном: Во цвете лет девических судьба дала Мне разделить и ложе, и владычество С таким супругом! Стать его державная Изобличала явно благородства блеск, Ведь был он Лукой, мужем крови царственной!... И с ним я сочеталась, с юным юная, И по любви взаимной с ним в одно слилась. Связало нас законное супружество, Но крепче страсть связала обоюдная: Супружество смесило нас в слину плоть, Любовь же душу нам дала единую. Да, я любила крепко, он — еще сильней, Да, я дарила радость и брала ее! Он был мне дорог, как очей сиянье. Но я ему дороже, чем сиянье глаз,— Усладой духа, сердца подкреплением!... (Пер. С. С. Аверинцева. Памятники. IX—XIV ее. С. 329—330). В этом придворном стихотворении, написанном двенадцатисложником, столько свежести и искреннего чувства, что трудно представить, что оно вышло из-под пера хрониста. Действительно, в нем «открывается такая прочувствованность и человечность, какую нелегко отыскать в светской византийской поэзии» 36. Другое произведение — эпиталамий Николая Ириника — свидетельствует также о таланте автора. Придворный поэт, по-видимому, хорошо знал и любил народные песни, в том числе и свадебные. Он широко использует их поэтический арсенал: образы-аллегории жениха и невесты, повторы (в каждой строфе первые и последние две строчки повторялись), сравнения и метафоры: Зеленый вьется плющ младой вкруг пальмы благородной; Тот плющ — мой царь и государь, моя царица — пальма. Сегодня только начал плющ вкруг пальмы стройной виться, Увидит завтра стар и млад, какой любовью любит Невесту милую жених, как пылко обнимает, 35 История Византии. М., 1967. Т. 3. С. 257—258. 35 Heisenberg А. Aus der Geschichte und Literatur der Palaiologenzeit // SBAW. Philos.-Philol. Klasse. Munchen, 1920. Abt. 10. S. 100—105. 36 История Византии. Т. 3. С. 259.