утверждении возможности и права человека на авторство своих поступков, на самостоятельное размышление о боге и его величии, на личную, от самого человека зависящую возможность выбора между добром и злом. Осторожность выражений, необходимость прибегать к эзопову языку, стремление обосновать свои убеждения не путем их противопоставления положениям Корана, Библии, учению Вед, но «более точным прочтением», «углублением понимания», способствующим прославлению премудрости божества, — достаточно типичны для представителей средневекового свободомыслия. Это обстоятельство ни в коей мере не снижает ценности их поисков и усилий. По отношению ко многим из них можно повторить слова Ф. Энгельса об Абеляре: «У Абеляра главное не сама теория, а сопротивление авторитету церкви. Не "верить, чтобы понимать", как у Ансельма Кентерберийского, а "понимать, чтобы верить";вечно возобновляющаяся борьба против слепой веры»1. Представители средневекового свободомыслия обращались к кардинальным этическим проблемам — возможности свободы воли и источнику морального зла. Для ортодоксальных религиозно-этических концепций, базировавшихся на учении о предопределении и провозглашавших всемогущество и всеблагость бога, обе эти проблемы представляли большие трудности. На связанные с этим несообразности в учении христианства указывали многие языческие мыслители, а проблема сочетания взаимоисключающих положений Корана о предопределении и свободе воли стала «первой почвой» для выступления мутазилитов против мусульманских ортодоксов. Не менее жгучими были и проблемы соотношения знания и веры в нравственном поведении, толкование природы человека и смысла жизни, нравственного идеала, классификации и содержания добродетелей и пороков, связь добродетелей с социальным статусом человека. В эпоху средневековья происходят значительные сдвиги в сфере морального сознания личности. «Одна из важнейших черт монотеистической религиозности как наиболее массовой формы идеологической жизни состоит 1 Архив Маркса и Энгельса. М., 1948. Т. 10. С. 300.