Конь ломовой, надувшийся с надсады). Опешил брат от злости и досады, Потом вскочил, как разъяренный лев. Не в силах скрыть его объявший гнев. «Ах ты, обманщик! Олух ты! Мужлан! Ты мне еще заплатишь за обман, За все твои притворства, ахи, охи И за такие, как сейчас вот, вздохи». Подсматривали слуги при дверях И, видя, как беснуется монах, В опочивальню мигом прибежали, С позором брата из дому прогнали. И он пошел, весь скрюченный от злости, В харчевню, где уже играли в кости С подручным служка на вчерашний сбор. Им не хотел он открывать позор, И, весь взъерошась, словно дикобраз, И зубы стиснув, все сильней ярясь И распалившись лютой жаждой мести, Шаги направил в ближнее поместье; Хозяин был его духовный сын И той деревни лорд и господин. Сеньор достойный со своею свитой Сидел за трапезой, когда сердитый Ввалился брат и, яростью горя, Пыхтел со злости, еле говоря. Все ж наконец: «Спаси вас бог», — сказал он. И никогда еще не представал он Перед сеньором в облике таком. «Всегда тебя приветствует мой дом, - Сказал сеньор. — Я вижу, ты расстроен. Что, иль разбойниками удостоен Вниманием? Иль кем-нибудь обижен? Садись же, отче. Вот сюда, поближе. И, видит бог, тебе я помогу». «Меня, монаха, божьего слугу, Вассал твой оскорбил в деревне этой, Безбожник он и грубиян отпетый. Но что печалит более всего, Чего не ждал я в жизни от него, Седого дурня, это богомерзкой Хулы на монастырь наш. Олух дерзкий Осмелился обитель оскорблять». «Учитель, ты нам должен рассказать...» «Нет, не учитель, а служитель божий - Хотя и степень получил я тоже В духовной школе, не велит Писанье, Всем гордецам и дурням в назиданье, Чтоб званьем «рабби» нас вы называли, - Будь то на торжище иль в пышном зале...» «Ну, все равно, поведай нам обиду». «Хотя я в суд с обидчиком не вниду, Но, видит бог, такое поруганье