Как хладный пепел, бледен, желт лицом. Он, как отшельник, вечно одинок, Всю ночь рыдает, сетуя на рок, А чуть услышит песнь иль струнный звон, Безудержно и долго плачет он. Так пал в нем дух и вместе естество Так изменилось, что узнать его По голосу и речи невозможно, А вид изобличает непреложно Не тот недуг, что бог Эрот дарит, А манию, которую родит Сок черной желчи в чаше головной, Седалище фантазии шальной. Ну, словом, повернулось все вверх дном В Арсите, воздыхателе больном, - Обличье, обхождение и стать.... Что мне о том весь день повествовать? Претерпевал бедняжка год-другой Всю эту муку, скорбь и непокой, Как сказано, в стенах родимых Фив. Вот раз лежал он, крепко опочив; Меркурий, бог крылатый, над постелью Явился вдруг, зовя его к веселью. Волшебный жезл в руке его подъят, А из-под шляпы волосы блестят. Так он одет (Арсита видит сон), Как в час, когда был Аргус усыплен. 79 И молвил бог: «Направь стопы в Афины: Там ждет тебя конец твоей кручины». При сих словах Арсита встал от сна. «Поистине, сколь мука ни сильна, - Он молвил, — я тотчас помчусь в Афины, Меня не сдержит страх лихой кончины. Увижу ту, кому, любя, служу. И голову к ее ногам сложу». Сказавши так, он в руки взял зерцало И видит, что с лица вся краска спала, Что стал его неузнаваем лик. Тут помысел в уме его возник, Что если так сменилось естество От злой болезни, мучившей его, То он, назвав себя простолюдином, Ходить неузнан мог бы по Афинам И дамой тешить день за днем свой взор. Не медля, он переменил убор И, нарядившись скромным бедняком, С одним лишь сквайром, что уж был знаком С его делами всеми без изъятья, Одетым, как и он, в простое платье, Вошел в Афины по прямой дороге И, появившись в герцогском чертоге, Там предложил услуги у ворот Хитроумный Меркурий убаюкал своей музыкой стоокого стража Аргуса и, усыпив, умертвил его.