га в этом деле, как и во многих других, принадлежит ему, хотя в «Истории» он и укрылся под вымышленным именем. По заключении мира он нашел в Либурне множество вельмож и удобный случай совершить все то, что описано в главе 2-й книги пятой того же тома. Хочу лишь добавить к сему рассказ об одном галантном происшествии, которое я не осмелился включить в «Историю». Однажды, гуляя с Обинье на берегу реки Дронны, некий португальский коннетабль58 стал испускать глубокие вздохи, сорвал с дерева кусок коры (в ту пору деревья были в цвету) и, рассказав на испанском языке о своем томлении по некоей даме, начертал на этой коре следующие строки по-латыни: Если спешишь ты, река — счастливая — в даль океана, Если Гесперию зреть судьбы позволят тебе, — Хоть на мгновенье постой, возьми меня в край мой с собою, Чтоб растворился в волнах тот, кто слезами истек, Пусть же отныне огонь, сжигающий нежное сердце, В водах отчизны моей, даже погибнув, живет! Обливаясь слезами, он хотел стать на колени и бросить написанное в воду. Обинье схватил его за руку, быстро прочитал вслух эти стихи, тут же переложил это латинское шестистишие во французский лирический сонет и записал его на той же коре: Раз эти воды спешат В далекий Океан, о Дронна, И если судьбы благосклонно, Среди невзгод, смертей, утрат, Позволят, чтобы волн раскат Там, где осталась наша донна, Слился с твоей волной влюбленно И стал бы водами богат, — Постой, возьми меня с собою, Чтобы истекшего тоскою Испанским берегам вернуть, И пусть вблизи родного края Огонь, сжигающий мне грудь, Живет в волнах, не умирая! Своей живостью Обинье снискал дружбу коннетабля, и необычным образом они разговорились о религии.