ничего не известно. Но я уверена, что все англичане будут изгнаны из Франции, за исключением rex, которые найдут здесь смерть. Ее спрашивали: • Разве не великий грех уйти из дому без разрешения отца и матери? • К этому призывал меня долг, — отвечала Жанна.— И если бы у меня было сто отцов и сто матерей, я все равно ушла бы. Ее спрашивали: • Скажи, хорошо ли было вести атаку на Париж в день рождества богородицы? • Соблюдать праздники божьей матери, без сомнения, хорошо, — ответила Жанна. — Но было бы еще лучше всегда хранить их в своей совести. Ее спрашивали: — Какими колдовскими приемами ты пользовалась, чтобы воодушевить воинов на битву? И Жанна отвечала: — Я говорила им: «Вперед!» — и первая показывала пример. Ее спрашивали: — Почему бедняки приходили к тебе и воздавали почести, словно святой? И она отвечала: — Бедняки любили меня потому, что я была добра к ним и помогала всем, чем могла. Ее спрашивали: — Почему во время коронации в Реймсе твоему знамени было отдано предпочтение перед знаменами других полководцев? И гордо отвечала Жанна: — Оно было в труде и подвиге, и ему надлежало быть в чести. Один англичанин, присутствовавший при допросе, не смог удержаться от восклицания: — Ей-богу, она добрая женщина! Жаль, что не англичанка!... Епископ Кошон поздравил себя с тем, что перешел «тайным заседаниям: по крайней мере удалось избежать серьезного соблазна для верующих.