Из-за любви затеял бой нещадный, В той рощице, зеленой и отрадной, Где юноша мечты свои укрыл, Где сетовал и охлаждал свой пыл, Свершиться должен горестный обряд: Пусть там останки на костре сгорят. Повелевает герцог бить-рубить Столетние дубы и в ряд сложить Шпалерами, чтоб их огонь зажег. Клевреты скачут иль не слыша ног Бегут, куда послал их господин. А он велел доставить паланкин И весь устлать парчою золотой, Ценнейшею из тех, что в кладовой. Арситу обрядили в те же ткани, Надев перчатки белые на длани, Зеленым лавром увенчав чело. В деснице острый меч горит светло, А лик открыт под сенью катафалка, Тезей рыдает так, что слушать жалко. Чтоб весь народ Арситу видеть мог, При свете дня его внесли в чертог, Где слышен неумолчный крик и стон. И вот фиванец скорбный Паламон, С брадой косматой, с пеплом в волосах, Вошел туда весь в черном и в слезах. Коль не считать Эмилии печальной, Он всех несчастней в свите погребальной. Чтоб был обряд богаче и пышней, Как для вельможи высших степеней, Тезей велел трех скакунов богатых Вести вослед в стальных блестящих латах, Украшенных Арситиным гербом. На белых крупных скакунах верхом - Три всадника. Один копье держал, Другой Арситин щит в десницу взял, А третий вез турецкий лук героя (Колчан при луке — золото литое). Послушайте, как все происходило. Все едут к роще тихо и уныло. Знатнейшие всей греческой земли Носилки с телом на плечах несли. Нетверд их шаг, суров и влажен взгляд. Идут по главной улице чрез град, Что в черном весь до самых крыш домов, И улицу такой же скрыл покров. У тела справа шел старик Эгей, А по другую руку — вождь Тезей, Неся златые чаши пред народом С вином и кровью, молоком и медом. Шел Паламон среди большой дружины, За ним Эмилия, полна кручины, Несла огонь: обычаем тех дней Обряд сожженья был поручен ей. С большим трудом, при пышном ритуале