няѵк средневековья, то сделать это будет и того легче —без колебаний, без сожалений. Но есть иная возможность. Все имеет свои истоки. Слабый росток эмпирического наблюдения крепнет и превращается в могучее дерево фундаментального знания. Тогда алхимия всего лишь недохимия. Роджер Бэкон - это ЖАО-Дальтон и ныо-Пруст, а его догадки — недозаконы о постоянстве состава и кратности. В этом случае все выстраивается в однолинейный ряд. А рассуждения об исторических развилках, тупиках, перепутьях и прочем снимаются. Тогда-то (заведомо заострю!) слова «Я тебя насквозь вижу» можно принять за предощущение открытия Рентгена, а Леонардо да Винчи можно посчитать предтечей нынешних Есть и усредненный способ, по которому дело могло бы обстоять примерно так. Там, где Бэкон — экспериментатор-материалист, он-почт и Пруст и почти Дальтон. Там же, где он маг, схоласт и мистик (нарочно все вместе!), он — бесплодный герметист. Но можно поступить и вовсе иначе. Посчитав его теоретическую догадку, хотя и не осознанную ни им, ни его окружением, за нечто, похожее на эти два закона новой химии — постоянства состава и кратных отношений, примем эту догадку не за абсолют, а лишь за точку отсчета, привязанную к современному состоянию науки. С нее-то и начнем историческую вренЛли:£^ В чем же состоит «догадка» Бэкона и почему она осталась не осознанной и автором, и средой, оказавшись на протяжении полутысячелетия вне алхимического обихода —за пределами природоведческой европейской традиции? Передо мною трактат знаменитого оксфордца «Spéculum Alchemia» («Умозрительная алхимия», или «Alchimia mirror*—«Зеркало алхимии») (Bacon, 1702; Морозов, 1909, с. 50—93). Этот трактат Н. А. Морозов 23 Кажется, так и назывался один из докладов на итальянском симпозиуме (1969 г.), посвященном Леонардо. Правда, ничуть не менее соблазнительна антикварно-музейная архаизация прошлого. И тогда афоризм Поля Валере — «Я так далеко забрел в Леонардо, что совсем не знаю, как вернуться к самому себе, (1936, с. 224) — покажется не изящной метафорой, а сигналом реальной драмы, разыгрывающейся в сознании современного историка. 24 Такая поляризация оценок, вероятно, коренится в объективной характеристике культуры европейского интеллектуального средневековья как принципиально амбивалентной культуры. Сознание Бэкона, как и сознание средневекового человека, двойственно, разъято. XIII век в Европе отмечен тщетой построить «град божий», крушением последних усилий соединить веру и знание, ибо «тяготение к эмпирии препятствует распространению теософии. Синтез веры и знания не ѵдается ни со стороны веры, не желающей подчиниться малому разуму, ни со стороны знания, убегающего от мистической веры.... (Карсавин, 1918, с. 194).