которому трактовка византийцами смерти и того, что ожидает человека за пределами жизни (т. е. основных вопросов этики), носила чаще всего, как оказалось, нехристианский характер 23. В бесчисленных монодиях и житиях византийские авторы, описывая последние часы жизни своих персонажей, избегали прямо говорить о mysterium tremendum, об ожидании четырех novissima, растворяя фбрЧэс Фаѵатои (страх смерти) или в платоновской идее вечного круговорота жизни, кото{248} рая никогда не пропадала (она есть и у Плифона, и у Пселла), или в эстетических эмоциях, выражавшихся в риторическом декоре, в уснащении слога реминисценциями из античной мифологии и классическими метафорами (например, у Плифона смерть — это всего лишь долгое путешествие в чужую страну, мало того, она у него же — путь к бессмертию). Идеал смерти в представлении гуманистически образованного византийца изучаемой эпохи — это идеал смерти мудрой и спокойной, исполненной самообладания (е;'; тошоѵ, по Метохиту), человеческого достоинства и, в сущности, преодоленной, «снятой» благодаря славе, приобретенной при жизни научным и литературным творчеством. Иногда считают, что на такого рода представлениях в поздневизантийское время, «возможно, сказывается влияние плифоновского язычества» 24. Не правильнее ли, однако, считать, что сама эпоха (Ренессанс) формировала подобные взгляды и умонастроения и породила в конце концов Плифона с его неоязычеством? Кстати говоря, Плифон в значительной мере преодолел упомянутую пессимистическую традицию. Согласно его оптимистической концепции, космос — это прекрасный и возвышенный, существующий по законам всеобщей необходимости порядок, в котором человек может чувствовать себя в безопасности. Создавая строго детерминистское учение о всеобщей обусловленности вещей, явлений и процессов (хотя и нематериальными, сверхъестественными причинами), отрицая случайность и постулируя закон всеобщей абсолютной необходимости 25, Плифон стремится сохранить тезис о свободе воли, предложив с этой целью свое понимание свободы. Он подчеркивает, что именно из-за ошибочного понимания свободы возникло представление о мнимой несовместимости понятий свобода и необходимость. По его мнению, подлинная свобода воли заключается не в том, чтобы страшиться всеобщей и абсолютной необходимости, а в том, чтобы действовать в соответствии с нею. Только в этом случае человек может быть свободным и счастливым. Когда же он не принимает в расчет необходимости, когда он, более того, действует наперекор ей, то превращается в раба низших импульсов души. По существу, мы имеем здесь дело с концепцией свободы воли как познанной необходимости, хотя и трактуемой в сугубо идеалистическом плане. Таким образом, можно сделать вывод, что в Византии в рамках как пессимистической, так и оптимистической концепции обнаружилось стремление (осознанное или инстинктивное — вопрос другой) отыскать философское решение проблемы детерминизма и свободы воли, не полагаясь только на официальную доктрину божественного Провидения. В самом деле, руководствовался ли человек, принимая какое-либо решение, представлением о всеобщей изменчивости всего земного, которым правит случай (здесь особую ценность должна была бы приобрести так называемая kairisité Никифора Григоры, его учение об учете всех «бесконечно малых», об условиях правильной оценки ситуации и безошибочного выбора {249} оптимально благоприятного момента для вмешательства с целью изменить положение дел) 26? Или же человек видел себя обязанным следовать закону фатальной необходимости? Но в обоих случаях выбор человека определялся, как полагали, волей того, чьи пути всегда считались неисповедимыми для истинных сынов церкви. Ортодоксально мыслящие христианские идеологи остро ощущали эти тенденции и боролись против них всеми имевшимися в их распоряжении средствами. Недаром Матфей Камариота, последовательно рассматривая и опровергая все постулаты Плифона, не устает повторять, что Плифон не имеет ничего общего с христианами, что всякий человек, который верит в судьбу или даже только пользуется этим словом, перестает быть христианином и должен быть исключен из общины верующих 27. 24 Ibid. S. 67. 25 Bargeliotes L. Fate or Heimarmene according to Pletho // Diotima. 1975. Т. 3. Р. 137—139; Koutlouka M. E. Le destin chez Plethon // Пшоѵшцодс каи;' 'Ариототейиоцо;'с ката;' то;'ѵ ПХлФсоѵа. 'АФл.;~ѵаи, 1987. P. 119—124; Blum W. Georgios Gemistos Plethon: Politik, Philosophie und Rhetorik im spâtbyzantinischen Reich (1355—1425). Stuttgart, 1988. S. 81—86. 26 Moutsopoulos E. La notion de «kairisité» historique chez Nicéphore Grégoras // Actes du XIVe Congrès international des études byzantines. Bucarest, 1975. T. 2. P. 217—222. 27 Matthaei Camariotae. Orationes duae contra Plethonem de Fato/ Ed. H. S. Reimarus. Leyde, 1721. P. 86,