это теократическое воззрение было только рамкою, в которую внешним образом вкладывалось содержание, состоявшее из произвольно выбранных данных. Древние классики вошли в круг новых времен, и их примеры зажгли светильники критики, стремление к более благородному изложению истории государств и отдельных эпох. Пред превосходными творениями, которые были плодом нового направления, померкла в[сеобщая] история с ее скудным содержанием и церковью, которой она доселе служила; только в школах, куда ее ввела Реформация, как способ к первоначальному образованию, и в учебниках, с этой целью составленных, продолжала она свое более и более бедное существование. Форму или нить рассказа составляли со времени Карпова (1531) и Слей-дана (1556) четыре всемирные монархии пророка Даниила как государства, «которых властитель обладал большею и лучшею частью земли, так что другие государи не могли противостоять ему»; отсюда, по-видимому, произошло название всемирная история. Нельзя совершенно отрицать пользы такой методы, и лежащая в ее основании мысль о последовательности владычества всемирно-исторических народов, бесспорно, справедлива. Но в сравнении с воззрением средних веков, с которым она главным образом сходится, хотя и жертвует важной идеей, она [метода.— С. А.] является искажением, отрывком схемы, утратившей смысл и значение, которой заслуга заключается только в том, что она служила переходной ступенью к новой форме. Политический дух заступил место церковного; в[семирпая] история сделалась историей тех государств, которые по преданию считались главными. Изредка прибавлялись известия о некоторых новых государствах. История монархий пришла в упадок во время внутреннего распадения четвертой римско-немецкой в [ел иной] монархии в 17 веке. Француз Бодни (1566) первый подал голос против пее; французам и англичанам, начинателям новой образованности, обязана в[семириая1 история преобразованием, которое она испытала в 18 столетии. Сочинители большой английской истории (Universal history. London, 1736, перевед. на немецкий в 1744 г. и доведенная до 66 томов) и Вольтер (в особенности в своем Essai sur les moeurs, 1756) показали пример; немецкие ученые Гаттерер (1761), Шлецер (1772, особливо в своей Vorstellung der Universalhistorie), Ремер (1799), Эйххорн (1791) и другие сообщили всемирной] истории наукообразную форму, в которой она отчисти, именно в трудах Роттека, перешла в наше столетие. И по содержанию», и по форме (эта новая всемирная история) представляет противоположность с точкой зрения средних веков. Великим шагом вперед было сознание существующей доселе бедности и ограниченности содержания, необыкновенное расширение исторического кругозора. Век, гордый своей образованностью, жизнь, развивавшаяся во всех направлениях, объявили свои требования от пауки (?) при этом свете; большая часть того, чем занимались прежде историки,— это множество царственных имен, дела так называемых героев или опустошителей мира, повести о войнах и убийствах, приправленные детскими анекдотами, явились там бесполезным бременем памяти. Для того чтобы быть поучительной и занимательной, история должна обратить взоры свои преимущественно на интересы народов, на их высшие стремления и положения, на перемены в правах и обычаях, на перемены гражданских учреждений и законов, религии, паук, искусств, ремесел, все, что Шлецер характеристически помещает под рубрикой изобретения. Эта сторона так называемой истории образованности была с тех пор с особенной любовью обрабатываема и при всех вкравшихся недостатках оказала ученым, шедшим этим путем, именно Вольтеру, бессмертные заслуги. Вторая перемена была пе столь полезна. Выбор четырех монархий показался односторонностью: всемирная история не должна иметь предпочтений пи к одному народу; для иее должны быть все равны. Поэтому в нее вошли пе только все прочие исторические народы, но многие полагали даже необходимым говорить о варварских племенах. Всем [ирная] история, по их мнению, вследствие самого имени, которое она посят, должна быть историею