Секрет жене любимой рассказал, Причем молчать об этом слово взял. И поклялась она: «Секрет не выдам. Подумать, ведь позор какой и стыд нам. Тебя предать на посменные всех -Да это было б преступленье, грех». Но день прошел, и поняла — гнетет Ее молчанье, и она умрет, Когда от бремени не разрешится И от секрета не освободится. И вот, страшась злокозненных ушей, Туда, где из болотца тек ручей, Она без памяти, в слезах, сбежала, Легла плашмя там, где струя журчала, И, как в трясину выкликает выпь, Она шепнула в водяную зыбь: «Меня не выдай, милая вода, Не выдай никому и никогда. У мужа моего, царя, послушай, Ослиные растут, о горе, уши. Теперь на сердце легче, ведь скрывать Ту тайну не могла я и молчать». Конец рассказывать — напрасный труд, Пусть у Овидия его прочтут. Когда увидел рыцарь, что надежды Нет никакой — сильнее он, чем прежде, Отчаялся и крепко приуныл; А срок его уж на исходе был, И надо было в замок возвращаться И с головой своей опять прощаться. Вдруг на пути он видит много дам, Они кружились в танце по лугам, Их двадцать пять, а той больше было. И рыцарь к ним направился уныло Задать постылый тот же все вопрос. Но на лугу кустарник редкий рос, И хоровода словно не бывало, А на пеньке преважно восседала Невзрачная, противная старушка. Дряхла на вид, ну, словно та гнилушка, С которой через силу поднялась. «Сэр, — говорит ему, — я знаю вас, И если вам никто помочь не может, Я помогу вам, рыцарь мой пригожий: Ведь к старости мы много узнаем». «Любезная, скажи мне лишь о том, Что женщина всему предпочитает. Меня палач и плаха ожидают, И если ложен будет мой ответ, От смерти лютой мне спасенья нет». «Так дай мне слово первое желанье Мое исполнить, и за послушанье Скажу тебе я, что тебя спасет». «Даю я слово. Черт пусть унесет И ввергнет в ад мою навеки душу,