В руки твои предаю дух мой (лат.). И на ухо шепнул ему тихонько: «Проснись! Вставай, дубина! Поросенок! Да не визжи, не хрюкай ты спросонок. Пока ты тут храпел, болван, и дрых, Я поработал знатно за двоих, И мельника проклятого ославил, А дочку дурня трижды позабавил». Проснулся мельник, и как услыхал он, Что говорит и хвастает чем Алан, Он разъярился, как стоялый бык, И поднял вой отчаянный и крик: «А, чтоб тебе ни выдоха, ни вздоха. Ах, чертов сын, развратник и пройдоха. И что за наглость этакая в хаме! Заплатишь ты своими потрохами. Да знаешь ли, чернильная ты муть, На чью ты кровь решился посягнуть?» И, чтобы отомстить скорей злодею. Он Алану вцепился прямо в шею И кулаком ему расквасил нос, А тот ему в ответ скулу разнес, И сок кровавый из него закапал. И покатилися с кровати на пол, Барахтаясь, как две свиньи в мешке, Дубася и в живот и по башке. Поднялся мельник, Алан снова ухнул, И на жену с размаха мельник рухнул. А та, усталая, чуть задремала В объятьях Джона и не понимала, Под тяжестью двойной погребена, Что с ней случилось. Взвизгнула она: «Ой, шишка у меня на лбу раздулась, Спаси меня Христос. In manus tuas 103. Проснись же, Симон. Навалился враг! Один на голове, другой в ногах. Скорее, Симкин, прогони же беса. А, вот ты кто, негодный? Ах, повеса!» Тут Джон вскочил и шарить стал дубину, Она за ним, поняв наполовину, Где враг, где друг: рванула впопыхах И оказалась с палкою в руках. Луна едва в окошечко светила, И белое пятно ей видно было. И вверх и вниз то прыгало пятно, У ней в глазах маячило оно. Его приняв за Аланов колпак, Она ударила наотмашь. «Крак!» -По комнате раздалось. Мельник сел И от удара вовсе осовел. Пришлась ему по лысине дубина. И в обморок упала половина Его дражайшая, поняв свой грех.